В восемьдесят девятую годовщину со дня упокоения Александра Константиновича Глазунова, 21 марта 2025 года, в Санкт-Петербурге было пасмурно, в Святом Граде шел дождь, Мюнхен освещали яркие лучи весеннего солнца. В этот день на кладбище у храма Марии Магдалины в Иерусалиме состоялась панихида по великому русскому композитору у могилы его вдовы, схимонахини Александры. Заупокойное чинопоследование с поминовением членов семьи Глазуновых и их близких совершил иеромонах РПЦЗ Федор (Кирице). От имени Фонда им. А. К. Глазунова (Мюнхен) и исторического Императорского Православного Палестинского Общества сестры Иерусалимского Свято-Елисаветинского сестричества милосердия возложили на могилу схимонахини Александры композиционный букет.
В это же время панихида по выдающемуся созидателю музыки и членам его семьи состоялась на кладбище «Ам Перлахер Форст» в Мюнхене у могилы дочери Глазуновых Елены Александровны. Парастас отслужил иерей Андрей (Березовский).
Поминали ли в этот день на могиле некрополя Свято-Троицкой Александро-Невской лавры соратника композиторов «Могучей кучки», многолетнего директора Санкт-Петербургской консерватории, друга А. Бородина, дописавшего по памяти его незавершенные сочинения, мне неизвестно. В самом начале второго тысячелетия я лично передал значительную сумму в долларах в руки архимандрита Назария, наместника лавры, в состав комплекса которой входит и некрополь, где покоится прах А. Глазунова, с просьбой ежегодно служить панихиды в день рождения и упокоения композитора. В 2002 году я вновь прибыл в Петербург по приглашению ректора Консерватории В. А. Чернушенко. Старейшая русская кузница музыкальных высот праздновала свое 140-летие, и мне, Председателю Фонда им. А. К. Глазунова в Мюнхене, предстояло быть почетным гостем этих мероприятий. Совершить поездку в город на Неве, увидеть который он мечтал, я предложил активному участнику нашего Фонда, рожденному в эмиграции архиерею Русской Церкви Заграницей епископу Агапиту (Горачеку). Заранее созвонился с наместником лавры, согласовал с ним панихиду, которую архимандрит Назарий изъявил желание лично отслужить у могилы Александра Константиновича. Так как в это время Московский патриархат и Зарубежная Церковь еще находились в состоянии размежевания, не искали пути сближения и друг друга задевали «неканоническими эпитетами», то я предупредил наместника, что на панихиде будет присутствовать эмигрантский архиерей. И вот мы в лавре. В корпусе наместника звонок на двери срабатывал четко, но никто ее не открывал. И это длилось до бесконечности. Создавалось впечатление, что лавра «овдовела», «гробовая тишина» на несколько часов покрыла ее территорию, кроме женщин-трудниц, занимавшихся уборкой одного из храмов, ни начальства, ни насельников. Наконец дверь приоткрыли, молодой человек представился дежурным семинаристом. Уведомивши со смирением, что наместнику, иеромонахам и всем имеющим право служить пришлось то ли уехать по срочным делам, то ли их вызвали в некий город под Петербургом по неотложным вопросам, он стоял растерянным и напряженным.
Мы попросили его любыми путями выяснить, как отнесется «начальство» к тому, что панихиду на некрополе отслужит архиерей русского зарубежья. Если положительно, то может ли этот семинарист выдать епископу епитрахиль? Через несколько минут мы получили и «благословение», и епитрахиль - неотъемлемую часть богослужебного облачения, без которой духовное лицо не может священнодействовать. Эту принадлежность, огибающую шею, пришлось немного разрезать, так как надеть ее при особо высоком росте и соответствующих размерах головы епископа Агапита оказалось невозможным.
Владыка служил не спеша, одухотворенно, хор составляли две инокини Вифанской общины при храме Марии Магдалины в Иерусалиме. Они паломничали в это время по святым местам России и накануне узнали о нашем пребывании в Петербурге. К ним присоединился племянник архиерея из Франкфурта, работавший временно в городе на Неве, и случайно проходивший пожилой диакон с прекрасным басом. «Да будет воля Господня», — произнес перед началом священнодействия владыка Агапит.
В здании первой в России Консерватории, основанной Высочайшим указом по инициативе композитора и пианиста Антона Рубинштейна, начались празднования ее 140-летия. Не буду описывать те видимые и невидимые казусы, с которыми пришлось столкнуться, но прибытие на официальные мероприятия русского архиерея из эмиграции было воспринято еще не освободившимися от советских идеологических штампов ответственными чинами крайне настороженно. Вполне возможно, что были указки сверху – не допустить!
Праздновали торжественно, с заслуженной гордостью подчеркивали, что среди первых выпускников Консерватории был Петр Ильич Чайковский; что приглашенный профессором Николай Римский-Корсаков навсегда украсил ее стены лавровым венком; что Александр Глазунов, как директор учебного заведения, 23 года своей жизни принес на алтарь сей славной Альма-матери.
Александр Константинович Глазунов (1865 – 1936), потомственный дворянин, композитор, дирижер, педагог, заслуженный профессор, член британского Королевского филармонического общества, доктор музыки honoris causa Кембриджского и Оксфордского университетов, член-корреспондент парижской Академии наук, почетный член итальянской Академии св. Цецилии, почетный профессор Королевской венгерской академии музыки, почетный член Берлинской академии наук и так далее до бесконечности.
Его наградят французским Орденом Почетного Легиона, а в октябре 1922 года Александру Константиновичу постановлением Совета Народных Комиссаров РСФСР одному из первых присвоят звание Народного артиста.
В родительском доме Саши Глазунова музыка звучала в исполнении отца, известного купца и книгоиздателя, игравшего на скрипке. Мама будущего композитора овладела фортепиано практически на профессиональном уровне, брала частные уроки у М. Балакирева и Н. Римского-Корсакова, который станет учителем ее сына.
17 марта 1882 года прозвучит первая симфония юного дарования. «Произведение изумительное, пугающее даже преждевременной зрелостью», –заявит после дебюта Саши Глазунова член могучей кучки композитор и музыкальный критик Цезарь Кюи. Немногим более полугода будет исполнен Первый квартет для двух скрипок, альта и виолончели, на эстраду совсем молодого автора выведет и представит публике Антон Рубинштейн. После Русских симфонических концертов, организованных по совету П. Чайковского великим меценатом Митрофаном Беляевым в городах Германии, Франции и Испании, произведения Глазунова прочно войдут в репертуар европейских оркестров.
Человек либеральных убеждений, он покинет Консерваторию в 1905 году в знак протеста после увольнения Николая Римского-Корсакова, станет первым избранным директором, студенты и профессора будут просить его занять этот пост. Когда премьер-министр П. Столыпин направил в консерваторию запрос о количестве обучающихся там евреев, Глазунов ответил: «Мы не считали».
Будучи состоятельным, свое директорское жалованье А. К. Глазунов тратил на помощь малоимущим студентам. Не в пример ректорам Консерватории новейшего времени он покупал обучавшимся из бедных слоев музыкальные инструменты на ЛИЧНЫЕ СРЕДСТВА!
Солнце и луна под небом Петербурга 63 года дарили Александру Константиновичу лучи, преобразующиеся в нем в созидание мира музыки, бескорыстное служение искусству. Однако веяния послереволюционного времени, когда тон задавать будут наркомпросовские Асафьевы в образе Глебовых, диссонанс с молодым поколением, как и не приносившая радости общественная нагрузка в виде концертов в заводских цехах и армейских казармах, послужат к отъезду за границу, несмотря на благосклонное отношение к нему советской власти – в неприкосновенности сохранили его большую квартиру и дачу в Озерках. В 1928 году он направится в качестве члена жюри на международный конкурс в Вену. На петербургском вокзале его будет лично провожать наркомпросвещения Анатолий Луначарский. Никто не придаст значения, что в вагоне с ним заграницу в качестве помощницы и секретаря отъезжала Ольга Николаевна Гаврилова, много лет служившая в доме композитора экономкой.
В австрийскую столицу поезд повезет множество саквояжей и чемоданов со сложенными, помимо необходимых вещей, самыми трогательными сердцу предметами-воспоминаниями, к примеру, нарисованными Сашей Глазуновым в шестилетнем возрасте игральными картами, и большую тайну, о которой кроме Ольги Николаевны и Александра Константиновича никто не знал. Спустя некоторое время в Париже эту тайну отпустят в свободное плавание: в июне 1922 г. в Пскове они тайно венчалась церковным браком.
Ольга Николаевна, урожденная Громыко (1888–1968), была женщиной красивой наружности, с печальным взглядом, молчаливая, недоверчивая и очень скрытная. Мечтала стать художницей, но все пошло не теми дорогами. Ее первый супруг Михаил Игнатьевич Гаврилов, инженер, учившийся в Германии, оказался человеком любвеобильным,склонным к постоянным изменам. Они расстались, она вычеркнула его навсегда из памяти. Ольга Николаевна никогда не узнает, что в СССР ее бывший супруг займет высокие посты, станет обладателем правительственных наград, скончается в Москве 16 августа 1956 года и будет предан земле на Даниловском кладбище. Пройдут годы, дочери Ольги Николаевны Елене придут письма из СССР. В первом письме педагог-хореограф из Кисловодска Павел Юрьев-Савин (он будет носить фамилию отчима), напишет, что у них общий отец – Михаил Игнатьевич Гаврилов. Во втором, от москвичкиинженер-электрика Нины Скляровой, будет сказано, что мюнхенский адрес Елены она получила благодаря жене пианиста Святослава Рихтера Нине Дорлиак. Нина Склярова сообщит Елене, что они неполнородные единокровные сестры от одного отца Михаила Игнатьевича и укажет на тот факт, что ее дочь учится сейчас в Ленинградской консерватории. Оба письма навсегда остались без ответа. Ольга Николаевна еще в детстве взяла с дочери слово никогда не искать биологического родителя, не думать о нем. «Не тот отец, от которого ты рождена, а тот, кто тебя воспитал, кто подарил тебе теплоту души, кто дал тебе все».
Революция застала Ольгу Николаевну Гавриловус маленькой дочкой в небольшой петербуржской квартирке на Торговой 29, одну комнату которой она сдавала датчанину. Старый, добрый друг генерал-майор Иван Дормидотович Иванов, начальник отделения Главного военно-судного управления,«сладкий дядя», как его называла Леночка, навещал их в ту тяжкую голодную зиму 1917/18 гг. Он приносил с собой суррогат сахарина к чаю, а однажды раздобыл даже фунт варенья, и вечер превратился в праздник: пирожки с вареньем и чай из самовара. В эмиграции Иван Дормидотович окажется в югословенском Сараево, вспоминая то время, он напишет Ольге Николаевне в Париж в 1929 году: «Какой был кошмар – пробираться темными улицами от Вас к себе домой, сознавая, что из каждого темного угла тебя караулит смерть!»
Супругу Александра Константиновича музыкальный мир воспримет с предубеждениями, оскорбительно, эхо этого тона незаслуженно будет сопровождать ее до конца жизни: «вошла в дом Глазунова экономкой, а вышла замужней женой». Большинство перешептывающихся язвительно будет подчеркивать несоответственное происхождение Ольги Николаевны, отсутствие образования и прочее. Никто из них не пожелает и не удосужиться увидеть безграничную преданность, милосердие и ответственность этой женщины к Александру Константиновичу. Результатом такого «отношения» окружающего мира станет недоверие и подозрительность Ольги Николаевны ко всем и вся, отразившиеся в некоторой доли ядовитых высказываний.
Все последующие годы своей жизни вдова композитора посвятила светлой памяти супруга и постоянной молитве о нем. В афонской вязаной черной сумочке, расшитой красной нитью и напоминающей параман, присланной Ольге Николаевне в знак благодарности монахами Святой Горы, она неизменно носила носки, в которых Александра Константиновича увезли в госпиталь, и два его носовых платка. После смерти схимонахини дочь Елена увезла сумочку, как и другие вещи мамы, в Мюнхен. В 2002 году во время перезахоронения м. Александры кошель с хранимыми в нем столь дорогими ей вещами положили в гроб с останками упокоенной.
За границей они проживут восемь лет. Александр Константинович будет часто вспоминать Россию, печалиться о ее судьбе, сны о родных местах недадут покоя, станет грустить о коте Мукузане, загадочном существе, спутнике богов восточных и западных культур, которого пришлось оставить дома. А. К. Глазунов, бывало, садился за рояль, кот Мукузан забирался на его плечи, прищуриваясь, загадочно внимал, намурлыкивая композитору мелодию к «Вакхической песне» на слова А. С. Пушкина:
«Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!»
Сквозь туманные воспоминания теплым лучом всплывала деревянная двухэтажная дача в Озерках под Петербургом, где «лучше всего мне сочинялось летом… среди почти полного уединения… Если мне за день удавалось выполнять моё задание, то я спал хорошо, если нет, то долго не мог заснуть».
В Озерках Александр Константинович написал первые листы партитуры к балету «Раймонда». «Достичь высот, передать всю красоту мира в танце, возможно только в исполнении партии Раймонды», – с уверенностью скажет мне в 2011 году балерина «поющих рук» Майя Плисецкая.
Душок лозунгов большевизма – «мы построим новый мир» ؘ– станет модным среди некоторой части эмигрантов. В главном рупоре русских изгнанников парижской газете «Последние новости» ведущий рубрики «Музыкальные заметки» Борис Шлецер «изложится» в тоне «новых веяний»:
«…“нападать” сейчас на музыку Глазунова — дело неинтересное и ненужное, ибо, к счастью, влиянием она теперь не пользуется и опасности поэтому никакой не представляет. Но, отдавая должное громадному трудолюбию композитора, его художественной честности и большим техническим знаниям, приходится признать, что его искусство, как всякий эклектизм и академизм, — мертво. …молодым и свежим оно не было никогда. Добросовестность и знания еще — не делают художника. Та роль, которую Глазунов, несомненно, сыграл в истории русской музыки, то влияние на молодых композиторов, которым он одно время пользовался, основаны исключительно на любопытном недоразумении… плодовитый автор восьми симфоний, двух фортепианных концертов, шести увертюр, четырех квартетов и пр. и пр. — всего лишь академик, чье нейтральное отвлеченное мастерство, годное якобы всегда и всюду (т. е., в сущности, непригодное нигде и никогда)...».
После возмущенного протеста множества представителей русской эмиграции на такую «музыкальную рецензию» главный редактор «Последних новостей», бывший министр иностранных дел Временного правительства Павел Милюков, публично извинился на страницах издаваемой им газеты за статейку своего автора.
Под небом Франции, в некогда кельтской Паризии, Александр Константинович напишет воспоминания о Римском-Корсакове, сочинит музыку для органа и, чего никто не ожидал, зная пренебрежительное отношение «академических композиторов» к использованию саксофона в классических произведениях, Квартет для четырех саксофонов и Концерт для саксофона-альта.
За месяц до упокоения композитора на парижском аукционе Друо проходила продажа автографов известных людей, среди них три письма А. Бородина 1884 года. В одном из них он писал:
«…Вы хотите знать, есть ли в новой русской школе талантливые молодые композиторы. Начну с самого молодого. Я назову Вам прежде всего Александра Глазунова. Это талант совершенно исключительный. Будучи еще гимназистом, пятнадцатилетним мальчиком, он владел уже полностью консерваторской наукой; он владел в совершенстве гармонией, контрапунктом, формой… Одаренный феноменальной памятью, он знал наизусть все самые замечательные произведения…».
Неотступные болезни разрушали А. К. Глазунова, он не покидал свою комнату последних пятнадцать месяцев и упокоился на руках Ольги Николаевны 21 марта 1936 года. На отпевании в соборе святого Александра Невского в Париже глава русского экзархата в Западной Европе митрополит Евлогий в прощальном слове подчеркнул, что последним произведением упокоенного было пасхальное песнопение, которое почивший собирался закончить ко дню Святой Пасхи.
После смерти супруга Ольга Николаевна приняла тайный постриг (распространенное в эмиграции понятие – инокиня в миру) с именем Александра. В июле 1960 г. в Святую Землю прибыла группа паломников в составе тридцати человек седьмого паломничества эмигрантов, организованного епископом Кампанским Мефодием. Среди них была и вдова А. К. Глазунова. Из паломнической поездки, хотя это и не входило в ее планы, она не возвратилась. Поселилась в греческом монастыре у о. архимандрита Феодосия, который уже официально постриг О. Н. Глазунову в монахини с прежним именем Александра в память о упокоенном супруге. В Иерусалиме она жила довольно уединенно. В письме к дочери Елене об этом сказано: «...У меня, Леночка моя родная, здесь своя жизнь, тебе не понятная… светских людей принимать не могу и не хочу… в половине седьмого пришел совсем неожиданно с дамой господин, который писал в «Русской Мысли». Я дверь открыла и была очень удивлена настойчивостью добиться свидания… я отказала... Какой несчастной я себя чувствую в таких случаях и какой счастливой в одиночестве в своих пещерках...»
За свои многочисленные и значительные пожертвования она пользовалась особенным уважением у греческого духовенства и в первую очередь у иерусалимского патриарха Венедикта, который всегда подчеркивал, что м. Александра состоит под его личным покровительством и защитой.
«...Поеду с владыками и о. Феодосием в Амман, там построили новый Храм, и вот приходится что-либо пожертвовать в память Саши, так у них принято, и ничего не поделаешь. Это желание высказал Патриарх...» – сообщала она дочери в Мюнхен. Несмотря на резкие высказывания в отношении некоторых членов Дома Романовых в эмиграции, глубокое уважение к трагически погибшей Августейшей Семье и Алапаевским мученикам и их почитание были неотъемлемой частью душевного мира монахини Александры. В одном из писем к дочери она писала:
«...сорвала с календаря листик и с великой грустью прочла о Николае II. Сколько бедный страдалец пережил как отец, как муж, как Император за Россию… Что значат наши страдания с Его страданиями и муками от проклятых убийц. Но надо молиться и надеяться, что Россия Воскреснет, а Николай II получит "Царство небесное за тяжкий Крест, который пал на Его дом…"».
В мае 1963 г. за свою благотворительность монахиня Александра получила от патриарха Венедикта икону Николая Утешителя. Об этом сообщила она дочери Елене: «Вчера я приобрела большой и дивный образ Св. Николая Чудотворца, и такой дивной работы я никогда еще не видела». И спустя месяц делится она в письме с дочерью своими пожеланиями: «Радуюсь, что в память моего Саши и деток я смогу принести в дар монастырю или храму икону, а сейчас этот Великий Угодник Божий в моей пещерке».
О происхождении и истории образа монахине Александре ничего не было известно (некогда принадлежала св. Великой Княгине Елисавете Феодоровне, позже отправлена ею в храм Александра Невского в Иерусалиме). Некоторые представители духовенства и монашествующие навещали монахиню Александру в ее келье в Малой Гефсимании, напротив Храма Гроба Господня. Ими была опознана икона Николая Утешителя и поведана ее история монахине.
Приходил на чай к м. Александре и Председатель Православного Палестинского Общества генерал М. Г. Хрипунов. Он выражал надежду, что когда-нибудь в храм св. Александра Невского вновь возвратится чудотворный образ Николая Утешителя. Но расстаться с иконой Николая Угодника монахине Александре оказалось сложно, и взамен она подарила храму на Александровском подворье большой образ с Распятием Спасителя.
«Эта икона русской работы – дивная, – писала она дочери. – И вот в день Св. Александра Невского, 23 ноября, в память моего дорогого Саши я принесла ее храму…».
Икону установили на стене в храме сзади престола. На ней четко видна надпись: «О упокоение Души раба Божия Александра (Глазунова)». Когда священник отворяет Царские врата, молящихся в домовой церкви ИППО осеняет образ Распятие Спасителя.
Незадолго до своей смерти в августе 1968 годам. Александра приняла схиму, сохранив прежнее имя Александра. Похоронили схимонахиню в долине Божьей Матери на кладбище, принадлежащем Иерусалимской патриархии. С конца 70-х гг. погост пришел в полное запустение и упадок, поступили сведения о том, что его территорию продали. Дважды восстанавливали разрушенные плиту и мраморный крест на могиле упокоенной вдовы А. К. Глазунова, но их вновь разрушали. 10 мая 2000 г. бренные останки схимонахини Александры перезахоронили на русском кладбище при храме Марии Магдалины в Гефсимании.
P. S.
Александровское подворье в Иерусалиме и историческое Императорское Православное Палестинское Общество неразрывно связаны с именем композитора и его семьи. Вдова композитора в шестидесятые годы прошлого века финансово поддерживала Палестинское Общество. К примеру, ею был приобретен и подарен подворью большой холодильник производства США, что по тем временам считалось роскошью, который до сегодняшнего дня хранится на так называемых Русских Раскопках и все еще в «рабочем состоянии».
Продолжает традицию и Фонд им. А. К. Глазунова (Мюнхен). При помощи Фонда на Александровском подворье была построена часовня во имя иконы Феодоровской Богоматери и установлены мемориальные мраморные доски в память о тех, кто своим подвигом в эмиграции прославил имя настоящей России.
© Н. Воронцов
Председатель Фонда им. А. К. Глазунова (Мюнхен)
Председатель исторического ИППО
Александр Константинович Глазунов (1865 – 1936), потомственный дворянин, композитор, дирижер, педагог, заслуженный профессор, член британского Королевского филармонического общества, доктор музыки honoris causa Кембриджского и Оксфордского университетов, член-корреспондент парижской Академии наук, почетный член итальянской Академии св. Цецилии, почетный профессор Королевской венгерской академии музыки, почетный член Берлинской академии наук и так далее до бесконечности.
«Ты пишешь перстом на песке, а я подошла и читаю…» * Памяти Великого князя Сергия Александровича 
Алексей Навальный. Мученик, олицетворявший «прекрасную Россию будущего» 
2025-05-17 10:42
0
2025-05-17 10:42
0
